Биография

Воспоминания Сергея Преображенского. Глава 8

Жизнь на хуторе

Хутор, где разместилась семья молодого лесника, представлял собой дом, разделенный на две равные части. В одной жили мы, в другой – семья другого лесника, или объездчика, как называли следующую ступень в кадрах лесных работников. Этот хутор явился местом, с которого я помню все весьма четко. Сколько мне было? Наверное, годика три-четыре, ибо у меня появилась сестренка Наташа. Судя по единственной дошедшей до нас фотографии, существо, удивительно похожее на бабушку Наталью (мать отца). Чем, не могу сказать, но именно бабушка Наталья придала и передала всем своим потомкам черты, сразу определяющие человека нашей породной линии. Какая-то форма носа, глаза и весь облик говорили, что в роду у него была Наталья Владимировна.

Хутор, название которого никак не могу вспомнить, был окружен могучим лесом на многие километры. Браконьеров в то время было предостаточно. Помню, как отец ловил их и приводил на хутор, а маленький и вредный сосед наш жестоко избивал их, отваживая от воровства леса. Удивительным человеком был наш сосед. Фамилия его была Воропаев. Имени не помню. Жена и ребенок моих лет. Такой злости и свирепости человека, как Воропаев, я не встречал никогда.

Маленький, тщедушный, он находил настоящее наслаждение в истязаниях и избиении кого-нибудь. Избивал он жестоко браконьеров, но это понять можно. А то, что он ежедневно лупил свою жену, просто удивительно.

Лупцевал он её ремнем от сбруи, называемом чересседельником. Бил ровно, планомерно. Побьет-побьет, посидит, покурит. Потом вновь за свое. Соседка воет дикими воплями не умолкая. Как только начнет стихать, он ей вновь подбавит. И так почти полдня.

Бил он её не за провинности, а так, из любви к делу. Вступаться никто не мог – тогда оба набрасывались с руганью на заступника. Потом они затихали на своей половине в обоюдных и сладких объятиях. Видимо, он был просто половой садист, и избиения ни в чем не повинной жены, её вопли вызывали у него половое влечение. Видимо, и она к этому привыкла и вызывала у него страсть, не оставаясь сама равнодушной.

Отец часто уходил по своим служебным делам. Ездить на Маруське верхом не любил, слишком она была тихоходна и нерасторопна. Пешком получалось куда быстрее.

От нашего хутора в лес уходила дорога, скрываясь в темной непроглядной дыре чащобы. Мы с матерью частенько сидели и часами нетерпеливо ожидали, как покажется в арке леса над дорогой раскачивающаяся с ноги на ногу коренастая фигура отца. Это был небольшой, но всегда дорогой праздник для нас с матерью.

В такой глухомани без собак обойтись было нельзя. Ведь у каждого свое хозяйство: и корова, и овечки, и куры… Лис было полно, но немало было и волков. Наши края всегда славились волчьими стаями, рыскающими в округе, особенно зимой. Недаром существовала поговорка – когда отвергали чью-либо дружбу, то говорили: «Тамбовский волк тебе товарищ!»

В глухих лесах тамбовщины долго еще бродили шайки недобитых белых и просто бандитов. Там можно было скрыться надежно и надолго. Это теперь от лесов почти ничего не осталось, а вследствие этого обмелели и высохли реки и озера. Остатки воды бездумно вылиты на полив и так знаменитых своим плодородием земель.

На хуторе у нас жило немало всяких Жучек и Шариков, но до сих пор не забывается наш дурило, ростом почти с теленка, знаменитый своей лютой злобой Полкан.

Всем известно, что умные и толковые собаки, как бы строго ни относились к посторонним взрослым, как правило, детей никогда не тронут. Умные – да, но наш дурило был страшилище. Как-то к привязанному к конуре Полкану подошел соседский воропаевский мальчик. Так Полкан его так хватил, что до сих пор в глазах стоит тощенькая ручка ребенка и следы огромных зубов, пронзивших её насквозь.

По мне, я такого идиота пристрелил бы. Но тогда, после общего и бурного собрания, решили пощадить Полкана, ибо лучшего помощника для охраны в такой глухомани не найдешь.

И действительно, спустя несколько дней ночью нас разбудили вопли человека и рев Полкана – его на ночь спускали с цепи. Оказывается, он загнал на дерево какого-то дядьку с весьма неприглядной внешностью, и тот звал на помощь кого-нибудь. Когда стащили перепуганного дядьку с дерева, оказалось, что это недавно задержанный отцом браконьер-порубщик. Для чего он появился на нашем хуторе, становилось понятным, когда рассмотрели валявшиеся под деревом его принадлежности – пакля, банка с керосином… Оказывается, этот тип явился отомстить за нанесенную ему обиду. Решил поджечь наше и так небогатое хозяйство.

Поджог – самый распространенный и самый жестокий, самый доступный метод мести в сельской местности. От одной спички гибнут богатства, жизни, а виновник, как правило, остается ненаказуемым. Наблюдая из толпы за делом своих рук и внутренне ликуя, наслаждаясь местью.

Выручил Полкан. Поджигателя основательно избили и отпустили. Что с ним возиться! Ближайшая Советская власть за много десятков километров. Доставка преступника обойдется себе дороже, да доказать надо его намерения.

Больше подобных случаев не наблюдалось. Видимо, слава о Полкане была довольно широкой, и желающих встречи с ним не находилось. А если учесть, что его решительное наступление в передовых рядах сопровождалось целой сворой жучек и шариков, визжащих и лающих, то картина ночного нападения становится действительно жуткой.

Со дня вступления отца на должность лесника прошло два года. Мы, как правило, более двух лет на одном месте не задерживались. Парень он был грамотный, что среди работников леса и поныне редкость, да еще работящий. Поэтому, спустя некоторое время он получал повышение, и переезжали мы на новое место. Так вскоре на хуторе он стал из лесника объездчиком (это старший над несколькими лесниками) и спустя некоторое время получил направление на новое место службы в лесничестве Савальском помощником лесничего.

Наконец вспомнил название нашего жилища – Краснохуторское. Одним из самых ярких событий жизни того периода является поездка в одно из крупнейших сел района Уварово на ярмарку. Ярмарки проводились часто и по разным деревням, видимо, было у них свое расписание. Более красочного зрелища невозможно себе представить. Со всех окрестных сел съезжались крестьяне на возах, набитых всевозможными ремесленными поделками. Продавались глиняные расписные горшки всевозможных конфигураций, вилы, грабли, различная утварь, необходимая в хозяйстве. Продавцов было больше, чем покупателей. А игрушек было море! Куклы, кони расписные, тележки, лопаточки и прочее и прочее…

Целый день крутилась карусель, призывно звякая колокольчиками, заманивая малышей своими крутошеими конями с шелковой гривой. Невозможно перечесть всякой всячины, продававшейся прямо с возов. Возы стояли рядами, по цеховой принадлежности, оглобли лихо вздыблены ввысь. На возу продавец и все его семейство. Отойти невозможно, одно другого заманчивее, одно другого краше. Куда теперь девался тот широкий и красочный ассортимент товаров, которым кишела ярмарка?

Как я попал на ярмарку, не помню, но до сих пор в глазах яркая карусель, чудо игрушки словно окружили меня со всех сторон.

Мать была в положении. Ожидалось появление сестренки. Отец куда-то отлучился по хозяйственным делам. Вот мы и путешествовали с бедной женщиной по этому раю. Ей тоже запомнился наш поход на ярмарку. У каждого лотка, у каждой витрины я вцеплялся во что-нибудь руками, как она рассказывала потом, и вопил на всю ярмарку: «Купи лошадь!»

Едва Сима отлепляла одну мою руку от поручней, как я вцеплялся в них другой. Еле оторвав меня в конце концов, она пыталась отправиться на поиски отца, но через несколько шагов все повторялось сначала. Улучив момент, я вцеплялся в поручни витрины и однообразно, но настойчиво ревел: «купи лошадь!» (самое смешное, что по свидетельству Симы лошадь была уже куплена, но Андрей с ней куда-то пропал)

Вообще-то мои родственники, которым в той или иной степени приходилось нянчить меня, все единодушно признавали, что ревел я всё свободное от еды время. Видимо, молодая и неопытная мать, чуть что я пискну, тотчас совала мне сиську. Перекармливала. Болел живот, и я единственным доступным мне способом выражал протест. В то время никакого расписания, распорядка кормления, соответствующего набора продуктов для ребенка не существовало. По крайней мере, моя мать ничего об этом не знала. Поэтому её первенец и отличался несмолкающим ревом.

Когда появилась сестренка, все внимание оказалось переключенным на нее. Ну, это естественно, я-то был уже большой, понимал, что к чему.

Огромной всепоглощающей страстью, пронесенной через всю жизнь, была у меня любовь к лошадям. Я не удивляюсь тем молодым людям, которые все свое свободное время тратят на этих животных, на уход за ними, на виды спорта, сопряженные с различными вариантами езды на лошади от стремительных скачек до царственной выездки. Я сам такой. Верный и старинный друг человека, соратник на войне и в труде, лошадь и для меня оказалась самым дорогим и верным другом, участником многочисленных игр, проказ и забав детства. Когда это увлечение началось, не помню точно, конкретной даты нет. Но на моей коже еще и сейчас заметны следы, нанесенные всякими комарами, слепнями и мухами, царапины и расчесы, благоприобретенные мною еще в трех-четырехлетнем возрасте во время одного памятного случая.

Мать рассказывала, что на хуторе однажды хватились, а меня нет. Оказывается, взяв узду, я отправился в лес, где паслась наша широкозадая кобыла Машка, и пытался, надев узду, привести её к дому. Но так как надеть узду не смог, то волочил её за гриву, свисавшую со лба. Ввиду того, что костюм мой состоял из длинной рубашки до колен, штанов еще не носил, то для комаров и прочих жалящих и кусающих насекомых было полное раздолье. Спустя несколько часов после моей пропажи и поисков, нашли, идя на мой голос, перекрывавший шум леса. Искусан был основательно, но преклонение перед лошадью на этом не кончилось, это был лишь первый эпизод из лошадиной эпопеи.

Следующая глава →

Все материалы раздела «Родные и близкие»