Биография

Воспоминания Сергея Преображенского. Глава 10

Савальское

Следующий этап нашей жизни связан с новым местом жительства, новым отцовским назначением. Лесничество Савальское. Отец получил там должность заместителя начальника лесничества. Наверное, для него, для нашей семьи пребывание в Савальском было одним из важнейших этапов жизни. Отец работал под руководством культурнейшего и умнейшего человека Стретовича. Поляк по национальности, он принадлежал к высокообразованному обществу, был мыслящим человеком, который философски смотрел на происходящие вокруг события, на становление советской власти, её первые робкие, не всегда верные шаги. Стретович не горел на работе, предоставив это дело молодым людям вроде моего отца. Сам любил книги, любил хорошую компанию, любил голубей, обожал лошадей и безгранично был до старости лет влюблен в свою пани супругу.

Стретович (Евгений Казимирович или Казимир Евгеньевич) на моего отца оказывал самое большое влияние. Еще бы, такого высококультурного человека он никогда не встречал на своем пути. Именно Стретович сумел заложить отцу такой глубокий интерес к работе лесничего, именно лесничего – творца и создателя лесных угодий, а не расхитителя и порубщика, какими были большинство его сослуживцев. Именно Стретович заставил отца думать о приобретении высшего образования и стремиться к преодолению всевозможных преград.

А преград было немало. Сыновьям священников и представителей прочих сословий, имевших вес и авторитет до революции, доступ в высшие учебные заведения был почти начисто закрыт. При поступлении вы могли получить самые высокие оценки, но как только дело доходило до политических предметов, то вам механически ставили двойку, несмотря на то, что знания ваши были значительно глубже, чем у самого преподавателя этого предмета.

Доступ в различные учебные заведения, назначения на должности порой определяли не знания и соответствие, а анкетные данные. Вред, который нанес такой метод выдвижения командных кадров, принес неизгладимые потери нашему обществу. Именно тогда закладывалась подготовка руководителей, которые привели страну к нищете, к голоду впоследствии. Чем более низкое положение ты занимал прежде, тем больших высот ты имел право достичь теперь. Это было страшно!

Не с первого раза, но отцу все-таки удалось поступить в заочный лесной институт в Воронеже. Это была значительная победа. Окончить этот институт для него не представляло труда, ибо он был по настоящему грамотным человеком, добросовестным и усидчивым.

Помню, по примеру Стретовича у нас появилась будка с голубями. Дал их мне Стретович, но как только я их открывал, они моментально улетали к себе домой, во двор к старшему лесничему. Вот целыми днями я бежал к Стретовичам, забирал голубей, приносил домой, выпускал, они улетали, вновь бежал за ними и т.д.

Стретович, как настоящий барин, мечтал завести себе шикарный выезд. Чтобы ехать в город, так с ветерком. Но, видимо, понимал в лошадях плохо. Как-то появился в лесничестве вороной жеребенок с громким именем Кудеяр. Холили и лелеяли этого Кудеяра как принцессу. Тренировали его на корде, выезжали на шикарном тарантасе. Но когда пришло время, убедились, что Кудеяр не оправдывает никаких надежд, что он просто плохая лошадь. Разгневанный Стретович приказал выхолостить жеребчика и отправить на общую конюшню, где стояли простые рабочие лошади. Тут-то и познакомился несостоявшийся принц и с кнутом, и с хомутом, и с возом с малую горку.

Историю с Кудеяром я рассказал потому, что она оказалась для моего отца толчком к приобретению собственной хорошей лошади. Должность требовала и разъездов по лесным угодьям, и выездов в центральное лесничество к начальству; и по хозяйству без нее не обойдешься: то вспахать, то привезти, то отвезти и т.п.

Наша Машка требованиям не удовлетворяла, на ней только пахать. Тихоходность её была анекдотичной. Поэтому она была без всякой жалости продана.

В то время было очень много лошадей, находящихся в частной собственности – не общественных, ничейных, как теперь, а частных. Были хозяева, которые по настоящему гордились своими лошадьми, ценили породу, ухаживали как за родным ребенком, холили. Тем более, что наша Тамбовская область еще с царских времен славилась своим коневодством. Лошадиных знатоков было в достатке, заполучить лошадь хороших кровей тоже было возможным. Но в то же время существовала прибыльная, но очень опасная профессия конокрадов.

Конокрада, если ловили, то чаще всего жестоко убивали. Подняв за руки и за ноги несколько раз ударяли задом о землю, словно кол забивали, и человек уже прощался со своей жизнью – постепенно угасал и в конце концов умирал. Ибо отрывались почки и прочие внутренности. Спасти было невозможно. Таким способом били только конокрадов. У русских драки случались часто. Дрались улица на улицу, деревня на деревню. Но в каждой драке были свои неписаные законы: лежачего не бить, ногами не бить. И горе тому, кто преступит в горячке этот закон. Твои же союзники с презрением отвернутся. Но конокрадов били как конокрадов.

Однажды лихие конокрады угнали табунчик лошадей у донских казаков. Ворона, Хопер – это реки, на которых проходила жизнь нашей семьи немалое количество лет. Так вот, эти реки – притоки великого Дона. До Дона рукой подать. Так вот, угнали косяк лошадей и по дешевке их распродали. Одну кобылку купил житель Борисоглебска. Она оказалась жеребой. Пришло время, родился жеребенок.

Не надо быть лошадником, чтобы оценить, что такое донская лошадь. Достаточно лишь раз взглянуть на нее. Донские казаки не только страстные любители лошадей: они вывели породу, которая существует до сих пор и по определенным качествам не имеет себе равных.

Донские казаки прежде всего были воинами на протяжении многих столетий. Конница донских казаков проносилась и по землям Германии, и Франции, и других стран. Лихая казачья кавалерия была основой знаменитой конной армии Буденного. Какой бы храбрец ни сидел на лошади, он ничего не сделает, если лошадь будет труслива, ленива, медленна, нежна, слаба. Поэтому казаки, выводя для себя лошадь, стремились получить её во всех отношениях пригодной для боя, для рукопашной схватки. Поэтому, дончаки стремительны, безрассудно смелы, злы и баснословно выносливы. Но нет войны. Нужна лошадь для хозяйства. Нужно пахать и сеять. И опять лучше донской лошади для этого не найти.

Вот такой разносторонней лошадью, лошадью-тружеником и воином гордились донские казаки. Да и ухода он особого не требует – пасется табунами под предводительством табунного жеребца, известного своими подвигами старого и грозного предводителя гарема. Горе тому, кто нарушит покой табуна. Хитрые и грозные волки спасаются со всех ног от свирепого предводителя. Лишь отбившийся в сторону от табуна жеребенок может стать их жертвой.

Как правило, донские лошади высокорослы, худощавы, и большинство их – рыжей золотистой масти. Картинка, а не лошадь.

И вот такой жеребенок рос в Борисоглебске. Купил его работник борисоглебского лесничества. Человек легкомысленный и жестокий. Не дав окрепнуть жеребенку, он уже давал ему жару, носясь по просторам пригородов, благо жеребенок был безотказный. Нередко забывал не только напоить, но и накормить. Узнав про такую лошадь, отец проявил настойчивость и купил её. Благо хозяин не дорожился, ибо дурным режимом он испортил кишечник лошади, и она всегда потом страдала, как человек, от всяческих расстройств и болей, особенно, если покушает какого-либо некачественного корма. У нее был, видимо, катар желудка.

И вот отпрыск знаменитых дончаков попал к нам в Савальское. Вначале он не произвел впечатления, потому что плохой уход и затянувшаяся болезнь кишечника отрицательно отразились на внешнем виде коня.

Отец отпустил беднягу на волю, и наш Рыжик целыми днями пасся среди травы, выросшей едва не до колена.

Первый раз запряг он его спустя более месяца после привода. Это был уже не тот больной страдалец. Золотисто-рыжий, в белых чулках до колен, с огненным синеватым глазом породистого коня, не густыми, но шелковистыми гривой и хвостом. Это конь. Все лесничество сбежалось смотреть на первый выезд.

Когда запрягали Рыжика, он стоял спокойно, но под кожей подрагивали волокна мышц, и он нетерпеливо переступал с ноги на ногу. Но когда отец сел в телегу, усадил желающих, разобрал вожжи и послал коня, Рыжик стремительно ринулся вперед, едва не задавив стоящих зевак. На бешеной скорости вынеслись они со двора и запылили по дороге. Лишь спустя несколько сот метров Рыжик сбавил ход и пошел так, как требовал от него отец. Оказывается, предыдущий хозяин приучил его, чтобы произвести на соседей и окружающих эффект, выноситься со двора бешеным аллюром, иной раз стегнув ни в чем не повинную лошадь.

С этой привычкой никто не был знаком, и поэтому едва не потерпели аварию.

Рыжик стал гордостью нашей семьи. Отец никогда не применял кнута, даже не заводил его. Достаточно было пошевелить вожжами или потребовать голосом со своеобразным поцелуйным почмокиванием, как Рыжик выполнял любое требование.

Кто не знает, что такое высококровная породистая лошадь, тот не в состоянии понять всех её достоинств. Как-то в период подготовки к Олимпийским играм в Мехико мы были в Цахкадзоре на высокогорье, на уровне 2200 м. Все виды спорта, в том числе и конные. Я часто ходил на тренировки конников по причине свободного времени и моей старой незаживающей любви к лошадям. Мой друг, тренер конников Николай Шаленков многое рассказывал о лошадях. В частности, я спросил, какая разница между высококровной и простой лошадью. Ведь и среди простых немало сильных, здоровых, резвых. Николай ответил так: простая лошадь может быть так же сильна и резва, но если она устанет, то сколько её ни посылай, она не пойдет. У нее нет силы воли, чтобы заставить себя работать через не могу. Высококровная же будет бежать и прыгать, выполняя волю всадника до конца. Она может умереть на дистанции, но не встанет, как простая. Таким был Рыжик. Отец только сдерживал его темперамент, а тот все требовал работы, простора, скорости.

В свободное время Рыжик пасся на просторе. Никто его не спутывал, не привязывал. И никто не беспокоился, что его уведут, или он сам уйдет. Уходить он от дома не уходил, а увести его было невозможно, ибо зол он был как собака и неосторожно подошедшего человека мог укусить или, что еще хуже, ударить задом. Но об этом все в лесничестве знали и ни с какими предложениями к Рыжику не приставали. Настоящая казачья лошадь – однолюб. Кусался он и брыкался не от глупости, а от преданности своему хозяину. Отец никаких с ним заигрываний и заискиваний не делал. Но тот чувствовал, что это хозяин, и поэтому бежал к нему по первому зову и выполнял любое требование без напоминаний и повторений.

Рыжик – первая лошадь, на которую я сел верхом (если не считать Машки, но то была не лошадь – печь). Отец собирался куда-то ехать и привязал неоседланного Рыжика к крыльцу. Недолго думая, я отвязал поводья узды и залез коню на спину. Рыжик пошел. Тут-то я и понял свою ошибку. Спина лошади подо мной заходила, задвигалась. Я начал сползать в одну сторону, пытаясь восстановить равновесие перевалился на другую, и в конце концов упал с лошади. Рыжик мгновенно остановился и стоял спокойно до тех пор, пока отец не пришел на помощь. И это прославленный своими кусаниями и брыканиями злой Рыжик! Да, он был умен, благороден, работящ, как самая настоящая высококровная лошадь.

Однажды мы с отцом ехали из Борисоглебска к себе в Савальское зимой. Дело к ночи. Чего отец заупрямился, не знаю, но ночевать не остался (не любил он ночевать у кого-то, только дом признавал). Рыжик трусил потихоньку. Дорога дальняя, приходилось экономить коню силы.

Когда ехали полем, отец затревожился. То тут, то там сверкали огоньки. Словно светлячки. И всё не отстают. Сверкнут и пропадут, то справа, то слева. Я вылез из-под тулупа, с большим интересом наблюдая за этими мерцающими в темноте огоньками.

"Волки!" – тревожно произнес отец. Тут мое любопытство как рукой сняло. Сколько страшных рассказов ходило у нас про этих самых знаменитых тамбовских волков! Зимой они особенно активны, голод заставляет их быть агрессивными.

Отец подвинул поближе к себе топор, заткнул меня плотнее под тулуп и пустил Рыжика. Так стремительно и так долго наш Рыжик, наверное, никогда не бегал. Километр, другой, третий. Он уже покрылся пеной, но не сбавляет. Он тоже видит эти не отстающие огоньки. Веками вжившийся страх лошади перед волком, перед хищником, посылает вперед.

Сколько километров пронеслись мы в этой бешеной гонке, не знаю. Но когда мы на полном ходу ворвались в наше дорогое, желанное лесничество, Рыжик был весь в пене, и его шатало из стороны в сторону. Отец несколько часов не давал ему стоять спокойно, всё водил его, всё успокаивал, стирая засыхающую пену с боков.

Савальское запомнилось нашей семье посетившим нас горем. Моя сестренка Наташа заболела страшной в нашем положении болезнью – крупом. Живи мы в городе или возле больницы, возле опытного врача, всё обошлось бы благополучно. Но вдали от всякого жилья, зимой, мы были беспомощны. Помню только, как день и ночь хрипит и задыхается моя сестра от нарывов в горле. Обычно опытный врач ловко вставляет в дыхательное горло трубку и болезнь отступает, так и не сумев задушить ребенка.

Отец запряг Рыжика и понесся к врачу. Привез фельдшера. Но было уже поздно, девочка задохнулась. Красивенькая, здоровенькая, умненькая – ей было уже годика три, четвертый – и задохнулась!

Отец перенес это тяжело, но как мужчина, но с матерью делалось ужасное. Целый день одна, я на улице, отец на работе, вот она и растравливала себя, ревя рёвом дни и ночи.

(«Бывало, прижмусь лбом к окну и все вглядываюсь и вглядываюсь в темноту: всё мне кажется, что вот-вот везут её назад, что мы живую похоронили», – рассказ бабушки Симы).

В Савальском был пруд, видимо небольшой, но мне он казался огромным. Когда мне было пять лет, к нам приехал погостить мамин брат дядя Сережа, а с ним Клара и Тося. На лето молодые Преображенские, материны братья и сестры как правило приезжали к нам в деревню, на природу, на хлеб и сало.

Как-то мы с Сережей пошли на пруд. Я еще не умел плавать. Сережа объяснил мне технику этого дела, и я вдруг к своему восторгу не стал тонуть, а поплыл, с каждым гребком все спокойнее и увереннее. Этот прекрасный день для меня запомнился на всю жизнь! Стал пропадать на пруду.

Но вот наступила осень, надо было выкапывать картошку. Все на картошку! Под тенью дерева разложены наши пожитки, тут же копошится моя новая сестра Неонила (Нилочка). Откуда такое странное имя? Но девочка была прекрасная. Крепкая, сероглазая, в отца. И опять же обликом напоминающая бабушку Наталью.

Обязанность играть с сестренкой и следить за ней мне быстро надоела. Взрослые, согнувшись в три погибели, выбирают картошку. Отец на Рыжике распахивает одну борозду за другой, выворачивая картошку наверх.

Сорт у нас был какой-то необыкновенный, я после никогда не видел подобного: огромные, больше кулака взрослого человека картофелины какого-то голубоватого цвета. Вареные рассыпались как снежный ком. Вкусная. Среди той, что сейчас покупаем, не говоря уж про магазин, но даже и у частника, такой не встречал. Эта как мыло склизкая, а та рассыпчатая: надавишь, и рассыпалась вся, а не только сверху, где больше проварилась. Не знаю, сколько мы засевали, но картошку мы ели весь год, и я ни разу не слышал от взрослых, что вот, кончилась, милая. А ели её не только мы: надо было дать в Борисоглебск бабушке Ларисе и её детям, кормили скотину. Каждый год откармливали кабана пудов на десять, а он ел только картошку!

Крутился я, крутился возле сестренки, надоело мне. Все заняты своим делом, один я свободен. Тем более, совсем недавно научился плавать. Вот я и подался на пруд. Расстояние в несколько километров я промчался так, что и не заметил. Скинул штанишки и бултых в воду – поплыл. Когда тебе весело и приятно, время бежит быстро. Гляжу – во весь опор мчится всадник. У меня сердце екнуло: узнал Рыжика! Это отец разгневанный скачет. Еще бы: сын пропал! Пришлось выпрягать из сохи лошадь, скакать на хутор. Благо, все быстро догадались, куда я слинял. О том, что мог утонуть, не беспокоились, к самостоятельности, которую мне предоставляли, и я, и остальные привыкли давно. Видимо, разгневало мое непослушание, поэтому, садясь на лошадь, отец выломал двухметровую хворостину. Подскакал, ожег меня по заднице этой хворостиной и погнал впереди себя обратно на картофельное поле. Я еле одел штанишки и перекинул лямочку через плечо (все детство я носил штаны до колен с лямочками через плечи. Как я ненавидел этот туалет! У всех мальчишек брюки как брюки, а у меня невиданные в деревне штанишки на лямочках!).

Расстояние до поля мне на этот раз показалось бесконечным. Чуть приторможу – жжик! – хворостина по заднице. Я прибавляю. Чуть сбавил – опять!

Впереди бежит мальчишечка в слезах, в коротеньких штанишках, босиком пылит по дороге. Босые ноги утопают в пыли по щиколотку. Сзади на прекрасном рыжем коне едет дядька с хворостиной в руках. Лошадь шагает, а мне-то бежать приходится! Когда прибыли на место, набросились на меня разгневанные родственники! Чего ради!

Вспомнил про Рыжика еще одну историю: как-то приходит к нам знакомый отца, лесник.

— Слушай, Андрей Владимирович, дай лошадь, я верхом смотаюсь в Уварово, дело есть, – говорит он. Отец поколебался, но всё же дал – он не любил у кого-то одалживать что-либо, но и сам не любил давать. Он всегда говорил: «Хочешь заиметь врага – дай взаймы».

Вот вывели Рыжика, славного, горячего, нетерпеливого, сильного, злого. Отец оседлал его. Чужому он не давался, мог укусить или ударить ногой, так что, не зевай!

На улице дождь. Слякоть. Что такое слякоть в дождливое время, никто не может себе представить, если он не бывал в черноземной области. Черная грязь засасывает всё – колеса, ноги. Если ступил неосторожно в гущу, то прощай сапог, а о галошах и вспоминать нечего. Вот поэтому-то и была у мужчин и женщин одна униформа на осень и весну: сапоги по колено. Резиновых тогда почему-то не было, шили яловые на заказ.

Рыжику подвязали узлом хвост, чтобы не забрасывал на бегу грязью. Помогли мужику взобраться на него, и он полетел.

То ли мужик так погнал лошадь, то ли она его понесла, но скорость была отменная. Все участники отправления мужика в путь разошлись, только отец задержался и не уходит. Нет-нет, да поглядит вдаль, куда унес его скакун неловкого всадника. Спустя некоторое время вдали показалась лошадь, но без всадника. Стремена болтаются в разные стороны, повод мотается под ногами, лошадь на него наступает. Наш Рыжик. И прямо к отцу. Тот спокойно, будто ждал этого, расседлал коня, поставил в денник, дал ему попить и насыпал овса. Одобрительно, как мне показалось, похлопал его по плечу, пошел домой. Рыжик, хитро поблескивая глазом, уминал овес. Словно хозяин с лошадью сговорились и выполнили задуманное дело, а никто не знает, не догадывается. Хитрецы!

Мужик пришел спустя много времени. Рассказывал, что никак не мог вначале остановить бешено мчавшуюся лошадь. А как доскакали вглубь леса, лошадь сама вдруг круто остановилась, словно испугавшись кого-то, упершись ногами перед собой так, что заскользила. Конечно, всадник не ожидал этого и вылетел пробкой из седла. А Рыжик, конечно, прекрасно знал, к чему приведет этот его маневр, повернулся и спокойно пошел в обратную сторону, домой. Мужик, поднявшись, за ним. А тот, прижав угрожающе уши, повернулся к нему оскаленной мордой так, что у того отпало всякое желание идти следом. «Загрызет, сволочь!» – думает мужик.

Рыжик бодро махнул головой и затрусил к своему любимому хозяину, терпеливо дожидавшемуся верного коня на крыльце. Хитрый отец предвидел, что и как получится. Он верил в своего коня.

Зато больше никто и никогда не просил Рыжика напрокат. Слава о нем шла широкая. Я потом читал, что настоящие кровные лошади – однолюбы, как Рыжик, а он был настоящей лошадью.

Следующая глава →

Все материалы раздела «Родные и близкие»