Биография

Воспоминания Сергея Преображенского. Глава 12

Петровское

На новом месте в лесничестве Петровском отец получил должность начальника лесничества. Это были самые счастливые годы его жизни. Было ему чуть более тридцати лет. Полновластный хозяин, он особенно активно занялся посадками новых площадей. До него в основном увлекались рубками.

Петровское – это и мои самые прекрасные детские годы: с семи до девяти лет формировался человек.

Петровское. До сих пор сохранилось имение помещика, в котором сейчас находится дом отдыха. В нашу бытность еще доживал свой век изумительный сад с сотнями деревьев редчайших и невиданных сортов яблок и груш.

Село на берегу многоводного и порой опасного своими быстринами и омутами, знаменитого притока Дона Хопра. Население – далекие потомки украинцев, завезенные помещиком в прошлом веке. Живут на территории России, а разговаривают по-украински.

Через ручей расположено русское село со странным названием Жуликовка. Удивляют те люди, которые древние русские названия с охотой заменяют именами мало что сделавшими для блага России вождей. Тверь, Вятка, Ижевск, Рыбинск и многие другие города, вошедшие в историю страны еще в далекие времена, стали Калиниными, Кировыми, Устиновыми, Андроповыми и т.д. А Жуликовка живет до сих пор.

Когда отец уже был профессором Лесотехнической академии им.Кирова в Ленинграде, он возил своих студентов-практикантов в Петровское лесничество учиться и проводить свои студенческие работы на тех посадках, которые он заложил в те далекие годы. Он очень гордился трудами своей молодости: это был настоящий тамбовский бор!

Ввиду того, что в Петровском говорили и преподавали в школе на украинском языке, меня отдали в школу русскую – в Жуликовку. На этом окончилось мое добросовестное отношение к учебе. Учителя там были не столько молодыми, сколько плохими. Я даже не запомнил из них никого. И быстро понял, что самые приятные часы – это время, проведенное вне школы. В особенности в таком селе, как Петровское, расположенном на берегу Хопра.

Как я любил эту замечательную реку, протекавшую прямо под нашим огородом! Стремительную, со множеством бездонных омутов, чистейшей воды красавицу! Со сказочной величины сомами, жившими в омутах, со столетними, покрытыми тиной, щуками.

В Петровском в отличие от предыдущих мест нашего пребывания у меня была целая компания друзей. Ближайшим – не лучшим, а именно ближайшим – потому что жили рядом, и хочешь, не хочешь, проводили время и играли вместе – был сын конюха. Звали его Николай, по прозвищу «Стебырь». Что это такое, он не знал, но так звали его все, я же звал Колькой. Мой ровесник, хитрый, слабый и злобный человечек. Почему-то во всех зимних играх я играл роль лошади и возил его в санках с утра до вечера.

Отец его работал конюхом в лесничестве. Трогательна была причина выбора им этой работы. Был он простым крестьянином. Как-то купил он жеребенка серого, вырастил его. Назвал Ленькой. Ленька был его мечтой, его другом. И вдруг коллективизация. Это значит, что не сегодня-завтра Ленька попадет на колхозную конюшню, где уже его не будут любить и делиться с ним последним куском. Здесь его будут запрягать, навьючивать непомерный воз, чтобы поменьше делать ездок, лупить беспощадно кнутом и держать впроголодь. Колькин отец заметался. Что делать? Кто-то посоветовал продать лошадь лесничеству, а самому пойти туда работать. Так он и сделал.

Отец купил Леньку, а его хозяина нанял конюхом. Как же любили друг друга лошадь и её бывший хозяин! Просто удивительно. Ленька – злой, высокий, костлявый серый конь. Вроде бы никаких выдающихся качеств у него не было. Не был он красив и быстр, как наш Рыжик. Но было в нем одно достоинство, по которому он не имел себе равных. Он был неутомим! Он не любил шагать размеренно, он бежал. Бежал и бежал, какое бы расстояние ему ни приходилось преодолевать.

Отец решил прикупить еще одну серую, похожую на Леньку лошадь чтобы выезжать в Теллермановское лесничество, или еще куда-нибудь, на подобранной паре с шиком. Купили такого гладкого. Он мне сразу не понравился. Какой-то равнодушный ко всему, без личного характера. Не то, что Ленька – с тем не зевай. Либо рубашку порвет, либо к стенке денника притиснет, чуть не раздавит – и всё как будто нечаянно.

Запрягли пару серых в тарантас. Стебыря отец на облучок, мой отец на сиденье – тронулись в лесничество. Вечером приехали. Распрягли. Ленька к кормушке – видно проголодался, а новый серый, едва дошел до денника, как лег и больше не вставал. Через день околел! Ленька его загнал, и у лошади сердце не выдержало!

Отец рассказывал: выехали за деревню, пустили лошадей. Ленька как обычно побежал, серый за ним. Километр, другой. Серый устал, пытается перейти на шаг, а Ленька кусает его и заставляет бежать. Туда-то добежал, а обратно волочился еле-еле. Ленька приволок и напарника и тарантас.

Пытались еще не раз подобрать Леньке пару, но никакая лошадь не выдерживала Ленькиного марафонского бега. Славный был конь!

Однажды иду и вижу: возле коновязи у конторы лесничества привязана к телеге лошадь, жует сено. Я словно на стенку наткнулся: Рыжик!! Рыжик!! К нему. Но меня встретила злобно ощеренная голова бывшего друга с прижатыми к голове ушами. Одна злоба и непримиримая ненависть были во взгляде. Да та ли это лошадь, которая всегда останавливалась, когда я сползал с её высокой спины, которая осторожно перешагивала через меня, когда я падал, покорно шла за мной, ухваченная за гриву? Видимо, не простил он то, что мы его продали, за то, что предали! Ведь он-то служил верно, не предавал. А еще говорят, что у животных – одни инстинкты, а сознание есть только у человека.

Говоря языком тренера, время, проведенное в этом прекрасном месте Петровском, было очень благоприятным для меня в отношении физического развития. Я вообще был крепким парнем. Раньше много бегал и любил бегать, сам из себя изображая лошадь. Ведь один был, а организм требовал движения, применения сил. Зимой нагрузки были меньшие – слишком морозно было, да и заносы выше головы. Ведь жили-то мы на хуторах, удаленных от жилых мест. Правда, поход в школу в любую погоду был прекрасным упражнением. Помню, всего раза два отец приезжал за мной на лошади. Это было в бешеные бураны, когда появлялась опасность заблудиться.

В Петровском же ОФП (общая физическая подготовка) была разносторонней и богатой. Зимой, изображая лошадь, возил Кольку Стебыря на санках до седьмого пота. Летом же с речки домой только на ночь.

С нетерпением ждали, когда вскроется Хопер. А осенью изо всех сил старались продлить сезон купания, ныряя в воду, которая уже приготовилась застывать.

За нашим огородом, внизу через Хопер был положен мост. За мостом – дубовая роща бесконечная с дубами такой толщины, что обхватить каждый могли только несколько человек.

С левой стороны моста у берега стояла древняя ива с огромным дуплом внутри, в котором жили и зимовали шершни. Шершни – это не осы, это насекомые типа ос, укусы которых (7-10 штук) для человека могли оказаться смертельными. Возле этого дерева обычно была привязана наша лодочка-долбленка. Напротив влево был песчаный островок, намываемый быстрым течением. Здесь у этого дерева мы любили ловить рыбу. Бывало домой приносил по 100-150 штук. Крупных не ловил, но на уху – пожалуйста!

Если взглянуть прямо через речку, чуть левее моста, то увидишь грозный и мрачный омут, в котором вода и днем и ночью крутится по кругу. Глубина его потрясающая! Лично мне ни разу не удавалось достать до дна даже несколькими связанными друг с другом удочками. Через омут мы не плавали – боялись. Слишком мрачно он смотрелся. Водились там сомы непомерной величины. Не раз мы, пацаны, были свидетелями того, как на простую лягушку взрослые рыбаки вытягивали сомину с меня ростом. С огромной страшной головой, грозными усами. Когда купались невдалеке от омута, кто-нибудь крикнет: СОМ! – и все кидались прочь. Каждому представлялось, что его вот-вот цапнет за пятку огромная голова с устрашающими усами!

Когда мы с Ритой приехали в Петровское в конце семидесятых, меня потянуло взглянуть на памятные места Хопра: на омут, на мост возле омута, на огромные дубы в несколько обхватов на противоположном берегу, на гигантскую ветлу с живущими в её дупле шершнями. Но увы! Ничего этого не было и в помине. Омут превратился в заросший травой пруд, в центре которого какой-то любитель-отдыхающий сидел в лодке и ждал поклевки. Не было дубов, не было моста. Остались лишь гнилые пни, бывшие когда-то сваями.

А я помню, как через этот мост прогоняли стадо, и наша кормилица-корова вдруг упала с этого моста. Пришлось прирезать – разбилась почти насмерть!

Не было великолепной ветлы-гиганта с её разбойниками-шершнями. Как-то приехал к нам дядя Сережа. Решили мы с ним уехать вниз по Хопру на целый день рыбачить. Пока он шел из дома, я стал налаживать лодку. Она была привязана возле ветлы. Я не вытерпел нахального гудения разбойников, взял палку и расшуровал их в их логовище. Какой поднялся вой! Словно реактивный двигатель пробовали на высоких оборотах. Удовлетворенный, я бросился бежать к лодке. Раньше я убегал после подобной операции к дому, а сейчас сделал непоправимую ошибку – бросился в лодку. Вылетевшая партия шершней злобно закружилась вокруг ветлы, ища нападавшего. Ринулись туда-сюда, никого нет. Тогда один, самый умный, увидев меня в лодке, прямо спикировал на меня словно «мессершмит». Мне деваться некуда. Закрутился на носу верткой посудины. «Мессершмит» прямо в висок: РРАЗЗ! Эти паразиты не кусают за ноги, за руки и т.д., только в голову, вот почему несколько укусов смертельны. Я молча застонал от боли. Сережа уже подходил с веслами. Не сказав ему ни слова, я взял свое весло, сел на носу долбленки, и мы тронулись в путь. Спустя какое-то время, дядя окликнул меня, я обернулся, и он чуть не вывалился от ужаса из лодки! Рожу мою разнесло так, что мир я видел только одним глазом. Все заплыло, не говоря уж о том, что и болело ужасно.

Эту историю мы всегда вспоминали с ним до самой его смерти.

Мой отец всю жизнь любил Петровское и свое лесничество, и это понятно. Никогда и нигде не был он таким полновластным хозяином – творцом новых лесов, созидателем природы. Андрей никогда не занимался лесоповалом, лесозаготовками, этим варварским процессом уничтожения жизни на земле, ибо все от леса: и вода, и чернозем, и кислород. Весь животный мир молится лесу. Отец был этим счастлив всю жизнь. Это он не позволял вырубать гигантские дубы на той стороне Хопра, хотя колхоз, вновь сформированный, не раз протягивал к ним руки. Уехал отец, пришел вместо него иждивенец, человек равнодушный, «строитель нового общества» – и дубов не стало. Не стало лесов вокруг Петровского и других сел, не стало Хопра и других славных речек.

Я же Петровское вспоминаю как место идеальное для такого мальчишки, как я, рай для пацанов.

Когда я вырос и попробовал заняться греблей, то сел на байдарку и через три месяца тренировок стал чемпионом СССР!

Все удивлялись. А чего удивляться, если в Петровском у меня была собственная лодка, выдолбленная из ствола дерева, так называемая долбленка. Усидеть в ней было нелегко, потому что она была страшно верткая. Грести на ней нужно было одним веслом, перехватывая его с руки на руку. Очень похоже на то, как гребут на байдарке.

Те два года, что мы провели в Петровском, оказались достаточными для того, чтобы заложить во мне умение грести на верткой лодке, развить мышцы. И когда спустя много лет я сел на байдарку, навыки мигом восстановились, а мышцы и сила были заложены еще в те далекие дни детства. Если я описываю события 1932 года, то чемпионом СССР я стал спустя 15 лет в 1947 году.

И в борьбе сказывалась моя своеобразная физическая подготовка и закалка, полученная в деревне. Ведь самые важные для закладки физического фундамента и двигательных навыков годы – это 8-10 лет для мальчишки. Я занимался и плаванием, и нырянием на дальность и глубину, скачками на лошадях, беспрестанным бегом. Я почти не ходил шагом, всё изображал лошадь, и всё скакал, скакал.

Однажды весной – еще не вскрылся Хопер, но лед уже потемнел – мы с ребятами играли на берегу. Я решил пройти на островок. Смело двинулся вперед и… провалился под лед. Одет я был тепло – зимнее пальто на вате, валенки. Течение быстрое, тем более, дело к весне, уже началось кое-где таяние. Едва очнулся, как меня затащило под лед. Хорошо, что я, чувствуя, что неминуемо окажусь подо льдом, успел хватить полную грудь воздуха. Несет меня вдоль скользкой крыши ледяной. Пробить её никакой возможности.

Вдруг по ходу моего продвижения подо льдом, вижу на сером фоне целого льда ярко-белое пятно. «Прорубь!» – мелькнуло в голове. Это была прорубь, из которой брали воду для скотного двора, расположенного невдалеке. Ну, думаю, промахнуться нельзя, надо пробираться к проруби. Всемерно задерживаю движение, царапаю лед ногтями, гася скорость, правлю к проруби. Благо воздуха еще хватает. Наконец, вот она. Вынырнул. Голова вылезла, а плечи не пускают!

Гляжу, мои ребята с ужасом смотрят на пролом во льду, куда я скрылся. Ждут моего появления.

Вылезти не могу, но за край зацепился рукой. Понимаю, что скрываться подо льдом больше нельзя – больше прорубей не будет. На целые километры ровная ледяная, еще не тронутая ледоломом и бурной водой поверхность.

От «нахлынувших на меня чувств» реванул, привлекая внимание друзей. Те в ужасе воззрились на меня.

— Несите палки, колья, ломайте лед, чтобы мне пролезть!

Пока они суетились и искали необходимое, я кое-как просунул плечи, вылез руками на лед. Потом ухватился за поданную ребятами палку и вылез полностью.

Вылил из валенок воду. Снял пальто, по мере сил и возможностей отжали его. Что делать? Куда деваться? Домой? Нет!. Будут ругаться, и еще отец побьет. Материнских побоев я не боялся, и страшили меня не побои, а сам процесс их нанесения: крики и обидные слова трогали меня больше. «Не пойду домой!» – решил я. Пошел к отцу в контору. Там стояла огромная печь-голландка, всегда жарко натопленная. Протиснулся я между стенкой и печью и замер. Вроде стал обогреваться – это нагрелось от печи мое толстое пальто. Распарившись, я задремал. Задремал и грохнулся на пол. Лишь тогда меня обнаружили. Когда узнали, в чем дело, к моему удивлению, ругать не стали, а отправили домой к маме. Она была больше перепугана, чем возмущена. Так что, наказывать меня никто не стал, да и потом об этой истории поминали редко. Хотя я её запомнил на всю жизнь.

Отец все дни был на работе. Он вообще был добросовестным человеком, как он сам любил говорить про других – человек надежный. У него всё человечество делилось на две категории: надежный или не надежный. Добрый, ласковый, грубый, злой и прочие определения для него играли малую роль. Так вот, он был надежным. То, что ему поручено, лучше него никто не мог выполнить. Он мог сидеть часами, мог забыть про обед, про семью, но своего добьется. Лучшего лесничего, наверное, здесь и не было. Питомник для маленьких саженцев был у него всегда в образцовом порядке. Недаром прошел он школу у самого Стретовича.

При лесничестве отец организовал небольшую конюшню, лошадей на семь-восемь. Всякие лесные работы выполнялись на своих лошадях, независимо ни от кого. Взрослые лошади стоили после коллективизации недешево. Отец откуда-то собрал молодняк жеребят по году, а то и по два от роду. Пока старые лошади работали, на смену им подрастала зеленая молодежь. Жеребята табунчиком в 12-15 голов паслись на свободе, подрастая и набираясь сил.

Мать была целый день занята немалым хозяйством. Корова, теленок, свинья, куры, гуси, утки, я и сестренка. Всех надо обслужить, всех накормить и спать уложить. Так что взрослым было не до меня. Любимым моим времяпрепровождением были игры с табуном жеребят. Те, которые повзрослее и посильнее, были мною приучены к узде. Незаметно я их объездил. Вначале некоторые брыкались, пытаясь сбросить меня со спины, потом переставали, а потом совсем привыкли, становились как простые уже объезженные лошади.

В табуне было три вполне сформировавшихся жеребенка. Бывало, я ловил одного из них, забирался на спину, обычно с пенька или какого-нибудь возвышения, и ехал путешествовать по округе. Вначале жеребенок упирался изо всех сил и не хотел подчиняться, но потом, нахлестываемый прутом, подчинялся моему требованию. Замотав одного, я пересаживался на второго, а первого отпускал пасись, отдыхать. Потом доходила очередь и до третьего. Весело было скакать по полям и лугам, весело было изображать из себя воина на коне, рубить палкой высокие репейники, воображая, что это головы врагов.

Школьные мои дела шли совсем плохо. До школы я доходил не каждый день – слишком много было развлечений и соблазнов на пути. На вопрос родителей: «Что задано?» – неизменно отвечал: «Повторить!»
Наконец, час расплаты настал. Все мои делишки выплыли наружу. Последовало разбирательство, осуждение и наказание. Отец словом не убеждал, а воздействовал делом. Просто порол. Но я, как уже отмечалось, был парнем крепким и закаленным. Все переносил с легкостью и только ждал, чтобы быстрее всё кончилось.

Кончалась экзекуция. Все успокаивались с сознанием выполненного долга. А я бежал к своим жеребятам. И уже через час-другой после семейной грозы скакал с восторгом по просторам вокруг села Петровское.

В школе в деревне Жуликовка я учился по-русски, а на улице мои товарищи разговаривали по-украински. Я почти мгновенно выучился украинской «мове». Тарахтел по-украински не хуже своих друзей.

Обнаружив однажды мои способности, отец решил перевести меня в украинскую школу села Петровского. Это было правильное решение. Во-первых, школа рядом, все под рукой, проверить всегда возможно. Вопреки ожиданиям, я стал учиться хорошо. В школе мне было интересно: учителя хорошие, друзья-товарищи рядом.

Всё хорошо было в новой школе, только какой-то умный дядя в её дворе устроил конюшню для племенных жеребцов. Со всей округи приводили к ним желающих подруг, и мы, бросив занятия, с большим вниманием следили за происходящим. Потрясающее зрелище!

Следующая глава →

Все материалы раздела «Родные и близкие»