Биография

Воспоминания Сергея Преображенского. Глава 19

Жизнь в Ленинграде

Жили мы на Глазовой улице в доме №15, кв. 54 на первом этаже. За дверью напротив нас жила семья дворничихи. Милая трудолюбивая женщина. На шее – сын Александр, на год старше меня, дочь Ольга лет пяти-шести, и муж Александр – крупный представительный мужчина, но горький пьяница. Жили в основном на зарплату дворника, так как муженек всё, что зарабатывал, пропивал.

С сыном дворничихи Сашей мы дружили. Хорошо дружили. Занимались не какой-то ерундой, а делом. У меня с детства была склонность к рисованию. Не то, чтобы талант, его не было, но просто кто-то когда-то похвалил меня за рисунок, и эта похвала пробудила во мне тщеславие: я стал рисовать. Без понуканий садился и рисовал. Рисовал и дома, и в школе. Естественно, учителя по рисованию были моими первыми друзьями. Подружившись с Сашей мы стали все свободное время рисовать, соревноваться, у кого лучше получится. Сразу в любимом деле стали видны качественные огромные сдвиги. Я опережал Сашу в фантазии, импровизации, он был недосягаем в тщательности отделки рисунка.

Другой нашей забавой стало изготовление самодельных пистолетов, и в этом деле мы достигли весьма высокого уровня.

Однажды я сделал маузер почти в натуральную величину, с настоящим курком и спуском. Вместо пороха – головки спичек. Зарядил его дробью и вышел на улицу, во двор, чтобы шарахнуть по какой-нибудь цели.

На дворе я встретил Кольку. Как сейчас помню, что я впервые тогда мальчишкой увидел настоящую профессиональную проститутку – это была его сестра. Днем у сестры на квартире постоянно были клиенты, и Колька всё время болтался на улице. Это был слабенький плаксивый мальчишка. Вечно он клянчил, чего ни увидит. И тут в моих руках пистолет!

— Дай подержать, дай поцелиться, – пристал он. Я не выдержал, дал. И надо же в это время появиться Сашке, он возвращался из школы. Колька не найдя ничего лучшего прицелился в него. Я крикнул:

— Перестань!, – зная, что пистолет заряжен. Сашка тоже крикнул:

— Не надо!

Но негодяй, не слушая нас, нажал на курок Хорошо еще, что в этот момент Саша отвернулся, и пистолет оказался направленным ему в левый бок. Раздался выстрел, и Саша упал, сраженный. Видя это, Колька бросил пистолет и с воплем бросился бежать прочь. Убил!

Придя в себя, Саша стал приподниматься. Пришел в себя и я. Зашли в мою квартиру, раздели Сашу и целый час со слезами вынимали из простреленного бока довольно глубоко засевшие дробины. Окончив операцию, сломали пресловутый пистолет и забросили его и прочие огнестрельные заготовки на свалку. С этого момента мы в подобные игры больше не играли.

Стали увлекаться борьбой на диване и на полу. Правил не знали, а боролись произвольно – кто за что захватит и доведет соперника до сдачи. То душим друг друга за горло, то давим друг другу яички.

К сожалению для меня, в это время перед моим другом встал вопрос о дальнейшей учебе. Тогда только что созданы были военные спецшколы. Саша поступил в такое училище. Времени оставалось у него мало, лишь изредка прибегал он проведать мать, сестренку, меня. Хороший был человек Александр Александрович Зайцев. Перед самой войной он закончил не только спецшколу, но и артиллерийское училище, и в войну он вступил лейтенантом артиллерии, а не так, как я – беспомощным солдатом.

В жизни я его, к сожалению, больше не встретил. Говорили, что после войны какой-то полковник наводил справки о семье Зайцевых, но их уже никого не было в живых. Умер от голода отец. Умерла сестренка, но матери не хватило сил вынести её и захоронить. Так они и коротали дни: умершая дочь и заросшая в нечистотах мать. В конце концов, мать лишилась рассудка, стала есть труп своей дочери и умерла возле её недоеденного тела.

Ранней весной я прибегал к моим родителям из училища связи. Тогда по приказу ленинградских властей, предотвращая развитие различных эпидемий, оставшиеся в живых люди и свободные от боев войска принялись за очистку города. И я увидел эту ужасную картину, когда очищали квартиру моего дорогого довоенного друга.

Но я забежал вперед и намного. Продолжаем разговор о прошлом.

Отец закрепился в Лесотехнической академии им.Кирова. Вначале лаборантом, потом ассистентом, потом преподавателем на кафедре лесного хозяйства. У моего отца была одна отличительная черта. Он не был гением, но был чрезвычайно добросовестным человеком. Уж если он брался за какое-то дело, то обязательно доводил его до конца с самым высоким, по возможности, результатом.

Его школьные, то есть гимназические знания были безукоризненными. Теоретические знания по специальности были невысокими, и это вполне объяснимо, ведь он учился в заочном Воронежском институте лесного хозяйства. И сейчас после семидесяти лет у нас учат кое-как, а на заочном отделении просто безобразно. А в то время учились такие обалдуи с пролетарско-бедняцкой родословной, что практически любое углубление в теорию вело к остановке восприятия материала. Поэтому преподаватели допускали занятия такой «сложности», чтобы любой потомок бедняцко-пролетарского сословия был в состоянии дотянуть дело до диплома. Вот причина того, что теоретически мой отец был вооружен недостаточно; вот почему наше новое поколение ученых долгое время не находило в себе ни Менделеевых, ни Вавиловых… Но зато появились Лысенки, Лепешинские, Ждановы и т.д. Всё это – результат низкого качества обучения в то время.

Но зато практически отец был вооружен как никто другой. За его плечами были питомники леса, где он работал под руководством Стретовича, посадки в калмыцком лесничестве под руководством И.А.Носова, питомники и огромные массивы насаженных лесов в Петровском. Такого практического багажа не было ни у кого. Поэтому не было лучшего преподавателя практики для студентов, чем Андрей Владимирович. Обычно он вез своих студентов в свои старые лесничества, и после практики студенты приезжали завороженными и влюбленными в своего преподавателя. Они видели массивы первоклассных деревьев, выросших из посаженных когда-то их педагогом микроскопических саженцев, и чувствовали гордость за свою специальность, хотели быть такими же и сделать не меньше.

Мама поступила работать на завод подьемно-транспортного оборудования им.Кирова. Этот огромный завод существует по настоящее время.

Специальности у нее не было никакой. Она никогда не училась шитью, но так шить, как она мог далеко не каждый специалист-портной. Она была удивительно талантлива. Не было такого механизма, в котором Сима не разобралась бы сама безо всяких механиков. Не было такой вещи, какую она не могла бы сшить или сделать.

На завод она поступила ученицей чертежницы. Я помню эти дни, когда она, набрав на заводе работы на дом, по вечерам училась чертить и подписывать чертежи. Вначале трудности вызывали слезы, плакала она не один раз. Потом становилось всё легче и легче, и, наконец, домохозяйка стала чертежницей высокой квалификации.

Сима стала работать полный день и, видимо, с огромным удовольствием. Материальное положение нашей семьи было всегда благополучным. В деревнях нас выручали огороды, свои свиньи, овцы, корова. Не знаю, что из питания мы покупали. Затраты на вещи были незначительными, просто потому, что вещей не было. Нет и ладно, и не думаешь о них. Это сейчас соблазнов стало больше, чем возможностей. Никаких денег не хватает.

Отец был не жаден, но чрезвычайно расчетлив. Затратить деньги попусту было для него делом невероятным. Покупку бутылки вина он посчитал бы непонятной и глупой тратой денег.

А мать любила порастрясти деньги направо и налево. И достигла бы в этом немалых успехов, если бы на пути не стояла бережливость Андрея. Сима и Андрей удивительно дополняли друг друга. Неизвестно, как он мог бы прожить с другой женой или она с другим мужем, но вдвоем эта пара была безупречна.

Я восхищался их умением через всю жизнь до смертной поры пронести светлое и чистое чувство друг к другу, остаться влюбленными словно молодожены.

Отец всегда относился к матери с уважением, ворча лишь по мелочам; она же его боготворила. И для бога своего была готова на все.

Итак, Сима на работе в чертежном бюро, рядом с десятками людей. Я только сейчас, оглядываясь назад, вижу, какой же огневой, именно огневой женщиной она была. Фотографии не передают живости её глаз, её веселости, не говорят о темпераменте, о силе характера – так, застывшие черты… В жизни же она, особенно в молодости, была чертенок.

В новом коллективе у нее появились новые знакомые. В нее стали влюбляться – а какой женщине неприятно, когда в нее влюблены?

Однажды один из поклонников написал ей письмо, объяснился в любви весьма возвышенно и высокопарно. Для нее наступили восторженные и тревожные дни. С одной стороны хотелось с кем-нибудь поделиться тем, что её боготворят, зовут на свидание, обещают счастье. С другой стороны, заходить далеко нельзя, с Андреем шутки плохи.

Помню, пришла то ли мамина сестра, то ли подруга, и читают они это письмо, хихикая. Я заинтересовался этим письмом и, улучив момент, стащил его. Прокрался в уборную, зажег свет и читаю. Мне тоже интересно, как мою мать любят, объясняются с ней красивыми словами.

Вдруг в комнате тревога. Хватились письма – нет его! Ищут, не найдут. Наконец мать догадалась – и ко мне в туалет. Рванула дверь и видит мою мерзопакостную улыбочку. Как же она меня била! Для меня её побои – пустяки, но с какой злостью, возмущением, свирепостью и ненавистью она меня лупила! Я бы, конечно, ничего отцу не сказал, не дурак, тайны хранить умею, да и понимал, что дело серьезное. Но мать вечером всё отцу рассказала и показала письмо. Не о моем поступке рассказала, а об ухаживании со стороны какого-то типа с армянской фамилией. Больше мать на работу в трест подъемно-транспортных машин и механизмов не ходила. Вот такая, почти чеховская история.

Школьные дела у меня, к удивлению, шли благополучно. В Ленинграде я поступил в школу на Боровой улице, в пятый класс. Класс мне понравился: мальчишки и девчонки что надо. Тем более, во дворе школы футбольный стадион. После школы домой не загонишь.

Выходим как-то после занятий, смотрю, ребята как-то жмутся, боятся идти во двор. Оказывается, группа местных пацанов выворачивает карманы школьникам, отнимает пятачки и копейки. Такая сволота всегда крутится возле малышей-школьников.

Так как пятачков у меня в кармане не водилось, я вышел. Меня подвергли унизительному обыску, но на нет и суда нет, пропустили. Стою в стороне, слежу за мародерами. А их всего трое или четверо. Просто школьники психологически подавлены. Пошел домой, а сам думаю: что бы предпринять завтра? Рассказал Сашке, или Шурке, как мы его звали во дворе. Он – настоящий парень, сразу загорелся: жди меня, завтра приду.

Назавтра ребятам в классе говорю: давайте дружно, мародеров немного, навалимся всем классом и прекратим это издевательство! К сожалению, школьники были слишком подавлены наглостью и подлостью мародеров. Те постоянно грозили поймать каждого по одиночке и отлупить.

Взвинченный, злой, просто бешеный от возмущения, выхожу навстречу мародерам. Только главарь ко мне: пятачок! Бац в глаз!

Тигром на другого, на третьего… Мародеры не выдержали, и в стороны. Тут подоспел Шурка, и в нашей школе с бандитским произволом было покончено. Мы с Шуркой стали героями. На следующий день меня девочки назвали Чапаевым. Тогда этот фильм не сходил с экранов. Как мне было приятно! Я просто горел желанием еще чем-нибудь отличиться.

Хорошо и с желанием учился я в этой школе. Любили меня и учителя, которым ребята рассказали о моих делах, любили и школьники, товарищи.

Но вот шестой, а потом и седьмой класс позади, и надо со школой расставаться, ведь она же семилетка! Для меня это было настоящим горем. Только я нашел себе школу, где был любимцем, где мне даже шалости прощали, где девочки писали мне интригующие записочки, где рядом был стадион… Ведь я, бедолага, в первом классе учился в одной деревне, во втором в Жуликовке, в третьем – в украинской школе в Петровском, в четвертом в Борисоглебске, половину пятого проучился в Вырице – и вот опять в новую школу! Мне надоело таскаться туда-сюда. Но решал не я, надо было переходить.

Следующая глава →

Все материалы раздела «Родные и близкие»