Биография

Воспоминания Сергея Преображенского. Глава 21

Родители/Характеры

Сима – юморист. Она всегда была не прочь посмеяться. Шутку, остроту, анекдот понимала, как никто, и очень любила на досуге вспоминать свой единственный в жизни выход на каток!

Любила она и веселые компании, В молодости могла не есть, не спать – дай только потанцевать. В зрелом возрасте любила ходить в гости и принимать гостей у себя.

Странным человеком в этом отношении был Андрей. Если кто к нам придет в гости – это ничего, из дома деваться некуда. Но ходить в гости он не хотел и не ходил. Просто отказывался – и всё. Оставался дома. Не обманывал, не придумывал причину, не выдумывал болезнь, просто: не хочу – и всё!

Очень этому наши родственники по линии Маргариты потом удивлялись: как это, не идти в гости? Сами-то они были в молодости народ гостевой, только предлог был бы, всегда готовы!

Вот и бывало, завьется Сима в гости потанцевать, повеселиться на целый вечер, а Андрей сидит себе дома, копается в своем столе, ничуть не сожалея о сорвавшейся компании.

Андрей был удивительно здоровым мужиком. Крепкий, плотный, с покатыми плечами, неутомимый в ходьбе: кого хочешь загонит в работе.

Я еще тренировался, был крепким, приеду, бывало, на дачу, возьмемся пилить чурбан – к его великому удовольствию приходилось мне иногда просить первому передышки. Силен был. Если бы не эта болезнь – рак почки – то к сотне лет приблизился бы. Мужик без червоточины. В молодости немного покуривал махорку, но потом бросил, как отрезал. Не прочь был выпить рюмку-другую. Но сам не покупал, считая пустой тратой денег. От моих угощений не отказывался, в особенности под старость, когда нужно было уже взбодриться.

Однажды старики – ученые Лесотехнической академии, где он работал, послали его на прием к Хрущеву. Тот выделил ему три минуты. Пришел дед к вождю. Тот ему: «Слушаю!». Отец: «Ежегодно вырубаем 3 миллиона гектаров леса, один миллион восстанавливается, один миллион превращается в болота, один в пустошь. Губим леса!»

— На наш век хватит! – ответил вождь и закончил аудиенцию.

Пришел отец домой – мы жили в Долгопрудном – расстроенный до нельзя.

— У тебя выпить что-нибудь есть?

— Есть!

— Давай! – выпил полбутылки коньяку, конечно, вместе со мною, и со слезами на глазах рассказал мне о своем походе к вождю, о его отношении к делу, которому он посвятил жизнь.

Андрей был смелым, чему я не раз был свидетелем.

Когда мы жили в Краснохуторском, в глуши, где до ближайшего села десятки километров, он, молодой лесник, один ходил на браконьеров, ловил их и приводил для составления акта к своему дому. Как только не грозились браконьеры, обещая и сжечь и убить, он был неумолим. Никакие угрозы не пугали его. А ведь помощи ждать было неоткуда. Видимо, браконьеры, мужики из окрестных деревень, знали его принципиальность и уважали.

Году уже в 49-50-м поехали мы с ним как-то в Лисино, любимое его лесничество. Едем по лесу, глядь – два мужика с ружьями наперевес: стреляют дичь, а охота еще не открыта.

— Стой! – кричит мне отец. Я остановился. Выскакивает отец из машины и к главному браконьеру.

— Вы почему браконьерите? Дай сюда ружье!

Тот на отца матом: «Я тебе дам ружье! Отпусти, а то кровью умоешься! Застрелю!»

А тот, что помоложе, тоже норовит целить в отца.

— Серега, отбери у этого говнюка ружье!

Я вышел, тот отдал без особого сопротивления, видимо, испугался. А старший аж заходится в блатном мате. Угрозы одна страшнее другой! Но отец всё-таки отнял у него двустволку, вырвал из рук! Садясь в машину, бросил: «Для составления акта придете в лесничество!» И мы уехали.

Спустя два часа явились, голубчики, мирные и вежливые. Покорно составили и подписали акт. Я глядел на своего отца и гордился им. Без оружия, в глухом лесу не побоялся вооруженного преступника. Кто бы еще не испугался? Немного таких нашлось бы.

Удивительно честным был Андрей. К примеру, когда мы строили дачу, он работал деканом лесохозяйственного факультета и его доцентом. Одно его слово, даже полслова – и машина, другая нужного материала была бы на нашей даче. Но никогда этого не было. Всё сначала оплатит, а потом лишь привезет. Хотя такие вещи делались повсеместно и за грех не считались.

А как поссорилось семейство дяди Бориса с нашим?

Брат матери Борис с женой Шурочкой как-то приехали к отцу и говорят: вот надо кому-то поступить в Лесотехническую академию, сколько надо дать взятки. Отец вспыхнул и сказал, что взяток за поступление в академии не берут. Тогда Борис называет несколько фамилий, среди которых имена его коллег, преподавателей академии, и суммы, которые были им заплачены. Отец аж взбеленился, настолько это было для него неожиданно. Он никак не мог допустить и мысли о взяточничестве своих знакомых. А те, прекрасно зная его как бессеребренника, даже и не пытались втянуть его в свою шайку, хотя от него на факультете многое зависело, и с ним бы делишки было удобнее делать.

А как-то летом один студент – армянин – решил на нем проверить свою армяно-грузинскую систему и по-наглому дать взятку. Он попытался сделать это в академии, но был изгнан. Тогда, не сомневаясь в успехе, молодой армянин узнал местонахождение нашей дачи и явился нежданно-негаданно. Напал сначала на меня. Расспрашивает, чья дача, где Андрей Владимирович, а кто я и т.п. Я кричу отцу, тот не слышит, тогда посылаю доброго молодца прямо к нему. Вначале была тишина, потом слышу, отец взревел: «Сергей! Гони его к такой-то матери!» Я в первый раз услышал матерные слова из его уст, или мне показалось? Армянин не был принят, и вопрос его не был решен положительно и в дальнейшем. А надо было всего-то восстановить ранее отчисленного, или что-то в этом духе.

Суров был Андрей. Никаких бабьих нежностей ни по какому поводу. Воспитывать словом меня не старался. Когда наступал критический момент, а я это прекрасно предчувствовал, то просто лупил. Маленького ремнем, повзрослее – рукой.

Сильно я обижался на побои. Долгое время проходило, а я всё помнил и всё простить не мог, хотя в общем-то, наказывал он по делу. Особенно надолго запомнилось мне, когда он верхом на лошади длиннейшим прутом гнал меня обратно на рытье картошки.

Но, в общем-то, все случаи «воспитательной» работы со стороны отца я помню прекрасно. Значит, не очень часто это было.

Любил ли меня отец?

Когда пришло время идти на войну, Андрей сказал мне простые слова, которые не забываю до сих пор:

— Какие бы обстоятельства ни сложились – будь человеком!

И всё. А ведь провожал на фронт. Чем больше проходит времени, тем ценнее для меня становятся его слова.

Любил ли он меня?

Никогда ни одним словом об этом не было сказано.

Только тогда, когда умирал, сказал матери:

— Хороших людей мы с тобой родили!

Под этим он имел в виду не только меня, но и всю мою семью: Риту и девочек. Уж кого он любил, так это внучек. Хотя ни слова о любви, а всё для них, вся жизнь для них.

Когда врачами был для него произнесен приговор – нужно было ложиться на операцию, а я в это время был где-то на сборах – Андрей сказал: «Пока не повидаю Сергея, на операцию не лягу!»

И вот я вернулся. Пришел в больницу, а на скамеечке сидят больные, и среди них Андрей. Таким маленьким он мне показался, уже иссушенный болезнью. Раньше был почти вровень со мной, а тут прямо малыш!

Он посмеялся над тем, что я еще раздался. Поговорили о том, о сем. А на следующий день он лег на операцию.

Как всякий, ожидающий чуда, я обратился к оперировавшему отца врачу: «Ну, как?»

Тот молча подал мне эмалированный судок с его разложившейся, уже не существующей почкой.

— Вот, смотри!

Я тогда был новичком в этих делах. Думаю, живут же люди и с одной почкой. Временно наступило для Андрея облегчение. Ясно, что отравление организма приостановилось. Чтобы лучше было обслуживать и ухаживать, перевезли мы Андрея в Москву. Но дело было уже решено. Человек надеется на чудо, но чудес не бывает.

Наступило кризисное состояние, и я вызвал скорую помощь, которая отвезла его в 67-ю больницу.

Принимал какой-то монголоид. Ни в какую не хотел его брать, у них тоже показатели процента смертей и выживания. Но пришел молодой симпатичный парень, и положил его в больницу.

Но все эти дела были уже чисто формальными. Приговор сверху был уже вынесен!

Но вернемся в июнь 1941 года, начало войны, когда Андрею было только сорок. Самый возраст для армии, тем более, что стали набирать. Но некая Ася Лазаревна, – свет её имени и детям! – как всякая деловая дочь израильтян, добилась брони на своего мужа и Андрея. Они на кафедре разрабатывали что-то из хвои, получая каротин – вещество, способствующее заживлению ран и ожогов. И вот отец под это дело получил броню. Правда, броня в Ленинграде – это совсем другое дело, чем в других местах, она ничего не значила. Просто тебя кормили хуже, а опасностям подвергался наравне со всеми остальными военными.

Только сейчас видны некоторые дальновидные поступки Андрея. Ну, кто бы мог так предвидеть, что он накануне войны, за год и больше, заставил мать сушить сухари. Это сейчас сухари – глупость и чепуха. А при разразившихся потом блокаде и голоде это было мудрейшее решение. Эти сухари до сих пор у меня в голове.

Что еще позволило моим родителям выжить в огне блокады? Голод – он беспощаден ко всем: и к умным, и к глупым. Это только американский подонок мог обманывать мировую общественность тем, что он голодал 247 дней, чуть не год! Жулик, а еще профессор! (Доктор Хайдер)

Голодающий человек проходит через несколько стадий.

Первая – есть хочется. За кусок хлеба полжизни отдал бы.

Вторая – есть уже не так хочется. Хочется протянуть удовольствие, съедая понемногу свой паек.

Третья – чтобы заглушить голод, человек начинает потреблять большое количество воды, запивая им малое количество продуктов.

Четвертая – безразличное отношение к пище у одних и готовность идти на преступление ради неё у других.

Пятая – потеря человеческих качеств. Готовность к любому преступлению ради еды. Человек превращается в животное.

Шестая – необратимое состояние, при котором кишечник теряет свои функции. Каждое потребление пищи может вызвать спазмы кишечника, смерть.

Это формула голода, которую я вывел на основании практических наблюдений. Лично я дошел до второй или третьей стадии голода, скорее до второй. Почему?

Отец, вдохновляемый какими-то богами, в самом начале войны принес домой мешок казеинового клея. Кто знает, что такое казеин? Это выпаренное до сухого состояния козье молоко, предварительно обезжиренное. Мало этого, он приволок еще бутыль подсолнечного масла. Откуда? Никто не знает, просто не спрашивали. Но эти мешок клея и подсолнечное масло спасли жизнь моим родителям и мне. Оказывается, размоченный в течение нескольких суток клей, потом поджаренный на подсолнечном масле, мог сойти за сырные оладьи.

Андрей был очень красивым мужчиной. Шикарные, лежащие волной волосы, серые глаза, хорошие черты лица. То, что мать любила его всю жизнь, до самого последнего дыхания, это понятно. Как выбрала себе кумира в далекой юности, так и боготворила его до конца. Именно боготворила. Тому достаточно было выразить недовольство, как она начинала метаться, выполняя любую его прихоть. Да, по правде сказать, он не был привередливым.

И вот что удивительно, при полном единовластии в семье, которое у нас существовало, все главные решения, радикальные, жизненно важные, принимались по желанию Серафимы. Будь воля Андрея, он бы так и остался лесничим. Дело это он любил, работа доставляла ему наслаждение, сидел бы он годами, никуда не двигаясь. Однако, переезд в Лениград был произведен по её настоянию. Бросить все хозяйство, двинуться в неизвестность было делом несвойственным для Андрея. Вот какая сила заключалась в Серафиме, в её любви.

Серафима была общительным и веселым человеком. Компания для неё – полжизни. Дружила она со многими, но если кому-то приходило в голову покритиковать – не поругать, а просто покритиковать – Андрея, меня, Риту, девочек, то дружба переходила в неприязнь, и возврата ей не было. Никакой критики в адрес перечисленных она не терпела. Этих людей можно было только хвалить и ими восхищаться.

Отца я всю жизнь боялся, но не его физической расправы, это было в детстве, а его характера, требовательности. Боялся до самых последних дней. Его слово было для меня законом. Зато над мамашей я поиздевался вдосталь. Даже стыдно вспоминать. Ведь любил я её, и чем дальше, тем больше, но тысячи раз она от меня плакала! Тренировал на ней свой характер, свою вредность. Особенно страдала она от меня в переходном возрасте. И так обремененная огромным хозяйством, всю живность надо было напоить и накормить, сестренку обслужить, а тут являлся я и начинал её пытать. Обычно клянчил что-нибудь и после слез материных добивался своего.

Следующая глава →

Все материалы раздела «Родные и близкие»